k 781 lety bitve na reke Kalka

Добавлено: 12.05.04, 08:31 +0000

ЧАСТЬ 1
В Монголии еще живо немало сказаний, в которых говорится о Джа-Ламе, почти полвека будоражившем Степь, вселяющем ужас в кочевников и признанном при жизни святым… Он был убит в начале 1923 года – года черной собаки по лунному календарю – и это удалось лишь после тщательно и долго готовящейся операции государственной внутренней охраны Монголии. Голову его, посаженную на пику, коммунисты возили по городам, чтобы монголы знали: Джа-Ламы больше нет.
Своим врагам он вспарывал грудь, вырывал сердце, выдавливал глаза и отрезал уши, и сам принял страшную смерть. Его голова, волею случая ставшая экспонатом ленинградского музея антропологии и этнографии, вот уже 65 лет лежит в запаснике как экспонат №3394, в аквариуме, наполненном раствором формалина.
Это голова того, кто остался жив после знаменитого штурма города Кобдо, крепости, где укрылись китайцы в августе 1912 года, когда, если верить рассказам, Джа-лама, склонившись в седле после боя, высыпал из ворота пригоршни деформированных пуль и на его халате насчитали двадцать восемь дыр. Мистическую силу того, кому принадлежала эта голова, живописал европейцам поляк Ф. Оссендовский – естествоиспытатель, бежавший от большевиков через центральную Азию. Он присутствовал в 1921 году при врачевании. Джа-лама вскрыл грудь арата-скотовода ножом, и стало видно медленно дышащее легкое и пульсирующее сердце пастуха. Лама коснулся раны пальцем и кровотечение остановилось; лицо пастуха было совершенно спокойно.
«Когда лама приготовился вскрывать и живот пастуха, я закрыл глаза от ужаса и отвращения, – пишет далее Оссендовский. – Открывши их через некоторое время, я был поражен, увидев, что пастух спал с расстегнутым на груди тулупом».
Целый ряд других известных ученых-исследователей, монголоведов и летописцев тех лет, лично знакомых с Джа-ламой, оставили записи, рассказывающие о жизни Джа-ламы и позволяющие нам достаточно достоверно определить характер его жизни, цели, к которым он стремился, способы их достижения и, самое главное, работу его сознания. А также изучить и сопоставить отдельные штрихи его биографии, позволяющие яснее представить себе особенности человека, почитаемого монголами как воплощение Маха-Калы – гневного божества, одного из восьми главных защитников буддизма.

ЧАСТЬ 2
Учение буддизма основано на теории реинкарнации. После смерти в соответствии с нашей кармой мы воплощаемся как то или иное живое существо. Многие известные деятели буддийского мира почитались воплощениями Будды, его различных аспектов, или некогда живших Святых, достигших Освобождения. Так, Далай-ламы почитаются как воплощение Авалокитешвары. Главы монгольской церкви, Богдо-гэгены, – как воплощение первого главы буддийской церкви Монголии Ундер-гэгена Занабазара, и так далее.
Джа-лама считается воплощением Маха-Калы и прямым потомком Амурсаны (легендарный монгольский герой 18 века, поднявший восстание против маньчжуро-китайского засилья и ставший символом борьбы за национальную независимость; считалось, что он защищал буддийскую веру, что мог напускать на врагов снег и дождь и совершал различные чудеса. После предательства одного из соратников бежал в Россию, где вскоре заболел оспой и умер). После его смерти, согласно пророчеству, он должен был вернуться в родные степи и освободить народ от китайского ига.
Этот слух рос, и постепенно не только соплеменники Амурсаны, ойраты, но и вся степь ждала его возвращения – настанет срок и он снова поведет народ на борьбу с китайскими завоевателями! В 1892 году писарь из известного буддийского монастыря Халхи Амарбаясгалант расспрашивал путешествующего по Монголии ученого А.М. Позднеева, не встречал ли тот «проехавшего здесь в прошлом году Джамбижанцана (Джа-ламу), знаменитого ламу с этим именем, имевшего отроду 30-40 лет». Джа-лама путешествовал, рассказывая повсюду, что освободит монголов из-под власти Китая и что скоро с этой целью придет с севера со своими войсками (о которых никто в ту пору еще не слышал, и вообще вряд ли в этот период он имел реальные военные формирования под своим контролем).
«Из дальнейшей беседы стало ясно, что как он сам, так и все монголы до настоящей поры непременно верят в личность воплощения Амурсаны. Примерно с час я слушал рассказы о том, как в проезд Джа-ламы по почтовым станциям народ с затаенным страхом и надеждой повсюду встречал его, делал перед ним самые усердные поклонения и приносил ему богатые пожертвования. Вообще легендарных повествований было без конца».
Ученый-материалист, исследователь Позднеев, счел на основании этих рассказов, что легендарный Джа-Лама, которого народ боготворил, есть обыкновенный проходимец. Что ж, в дальнейшем мы еще не раз увидим, как рознятся оценки Джа-ламы – от обожествления со стороны верующих-монголов до причисления к разбойникам со стороны коммунистических и светских властей дореволюционной и послереволюционной России. Последнее нисколько неудивительно: в тибетском буддизме коммунистические власти и некоторые ученые всегда видели одну из самых тяжких форм «средневекового мракобесия». Поэтому я думаю, что для нас важна оценка Джа-ламы именно со стороны его современников – верующих буддистов того времени и народа, во имя которого пришел Джа-лама.
Так или иначе, лама Джамбижанцан, ехавший по линии монгольских караулов, называл себя потомком Амурсаны и так ругал китайцев и звал бороться с ними, что на посту у реки Тессин-гол был задержан и под усиленным контролем отправлен к китайскому наместнику. А тот находился в это время со своей свитой на открывшемся сейме монгольских князей. Джа-лама уговорил китайских конвойных ввести его в зал заседания сейма и там, гремя кандалами, в которые был закован как опасный преступник, призвал князей и весь монгольский народ не подчиняться китайцам, хозяйничающим на их земле… От сурового наказания его спас русский консул Я.П. Шишмарев. Он потребовал выдать ему возмутителя порядка как российского подданного, астраханского калмыка Джамбижанцана, и тот был выслан в Россию.
Все рассказы об арестах Джа-ламы красочны и драматичны. По воспоминанию П.И. Кряжева, торговавшего тогда в Монголии, его пригласили, когда арестованный лама полностью отказался отвечать на допросе и потребовал позвать кого-то из русских. По просьбе закованного в кандалы ламы торговец вынул у него из-за пазухи ключ, открыл дорожный сундук и обнаружил там прокламации с призывом к монголам свергнуть китайское иго.
Многое о Джа-ламе удалось узнать археологу Д.А. Клеменцу в 1894 году в г. Улясутае от русского торгового старшины Минина. Это очень важные для нашего рассказа вещи.
Клеменц остановился в доме купца и наслушался много рассказов хозяина об этом удивительном и загадочном человеке. Минин поселил Джа-ламу в своем доме и взял под свою защиту в ожидании ответа на посланный в консульство запрос. Как разнеслась по городу весть о том, что его гость – сам Амурсана, и как повалил народ!
Местные ламы пробовали «экзаменовать его из буддийского закона, но Джа-лама своими ответами ставил вопрошающих в тупик». Из его ответов стало ясно, что он хорошо знает Лхасу, Гумбун, Лавран, и он даже выложил узкие шарфы из шелка с орнаментом, подносимые в знак приветствия и свидетельства почтения, полученные им от тибетских лам.
Узнав, что «в религиозных спорах он побеждает самых опытных лам», китайский генерал-губернатор Улясутая приказал привести незнакомца к себе.
«Кланяйся в землю, кланяйся в землю», – закричали чиновники, окружавшие главнокомандующего, вспоминал российский торговец, но Джа-лама сделал поясной поклон и спокойно уселся на полу, объяснив после окончания аудиенции, что он не станет кланяться в ноги какому-то китайскому губернатору.
На вопрос губернатора, зачем он приехал, ответил так: «Я, исповедующий желтую веру, из усердия отправился на поклонение к Далай-ламе, получил от него благословение, теперь хочу поклониться тем святыням веры, что находятся в Монголии».
«Про тебя сказывают, что собираешь народ, возмущаешь людей и говоришь о каких-то переменах в ближайшем будущем?» – спросил наместник.
«Перемены часто бывают в нашей жизни, и никто не знает, что может случиться завтра!» – такой ответ дал задержанный лама.
Эти сведения о Джа-ламе, полученные Клеменцом, очень важны для понимания дальнейшего, поскольку подтверждают слухи о большой религиозной учености Джа-ламы, получившего благословение самого Далай-ламы тринадцатого…
В течение 35 лет держал Джа-лама под гипнозом всю Монголию, хотя, по словам Ю.Н. Рериха, «его жизнь покрыта тайной и никто не знает точно, откуда он родом…».
Есть различные мнения на этот счет, но для нас, опять же, важно мнение верующих-монголов.
Весной 1912 года Джа-лама рассказывал, что много ездил, что в Пекине служил одним из да-лам в управлении, который составлял календари для монголов, занимался астрологическими и религиозно-философскими вопросами…
Под впечатлением бесед с Джа-ламой российский коммерсант Бурдуков пишет, что Джа-лама – один из редких деятельных людей среди монголов. «Это незаурядный человек, много путешествовавший, подолгу живший в Индии, Тибете, Китае, даже России, он имеет высшую ученую степень богослова, человек умный, храбрый, с железной волей».
Весной 1912 года, когда во внешней Монголии пошло новое летоисчисление, объявленное по случаю пришествия на престол богдо-хана и признания страны автономной (после 200-летнего пекинского господства), в крепости Кобдо китайцы отказывались признать ее независимость, и по всей западной Монголии собирались силы, чтобы выбить их из последнего оплота, – именно туда в ставку Тумен-гуна с юга прибыли два вооруженных маузерами ламы на белых верблюдах…
Прослышав о том, что один из них в русской военной форме, А.В. Бурдуков, чьи торговые заведения были километрах в двадцати от ставки Тумен-гуна, поспешил туда. Вот что он вспоминал позднее о встрече с Джа-ламой:
«В небольшой юрте сидел человек плотного, атлетического сложения, лет 40-45, с круглым энергичным скуластым лицом, развитым лбом, сверкающими глазами, с чуть заметно поврежденным носом, говорил он немного в нос. Одет он был в халат из русского драпа бардового цвета, покрой воротника – светский, рукава широкие, без обшлагов, какие носили тибетские ламы, на ногах хорошие русские дорожные сапоги, из-под воротника халата виднелся ворот поношенного военного мундира темно-зеленого цвета с красной нашивкой… На решетке юрты висел маузер, в сторонке стояли два кожаных дорожных чемодана… В беседе сразу обнаружилось, что перед нами человек бывалый, знающий не только Монголию, но также и Китай, осведомленный о России. Его речь и движения были необычайно быстрыми и уверенными. В юрте все время толпились любопытные, некоторые подходили к нему под благословение, он уверенно шлепал их по голове маленькой книжечкой, извлеченной из-за пазухи».
Во всех его действиях чувствовался опытный проповедник и монголы очень тянулись к нему.
К этому описанию можно относиться с полным доверием, поскольку у Бурдукова было достаточно времени и возможности разглядеть Джа-ламу. Приезжий лама стал бывать в доме Бурдуковых. Выяснилось, что он не только любит русский хлеб, русскую кухню, но и русскую баню, и во многом проявляет «русофильство». Он листал иллюстрированные журналы из России, охотно позировал перед фотоаппаратом.
Православный купец Бурдуков и буддист Джа-лама вели долгие споры о том, есть ли оправдание насилию, войнам. Бурдуков сообщает, что «Джа-лама настойчиво убеждал в том, что достигшие духовного совершенства убийствами очищают грешников для лучших перерождений, принимая их грехи на себя, и тем самым служат во благо людям». Позднее Бурдуков сам сможет увидеть, скольких людей лишит жизни для лучших перерождений его новый знакомый и сколько грехов примет на себя...

ЧАСТЬ 3
Если первым деянием Джа-ламы для монголов была его антикитайская речь на сейме (возможно ли народу забыть заступника в кандалах?), то вторым, главным – его бесстрашное лидерство в национально-освободительной борьбе западных монголов в 1912 году.
Известно, что во Внешней Монголии к этому времени жило 100 тысяч китайцев. Одна лишь монгольская фирма Да-Шен-Ху ежегодно перегоняла в Китай до 500 тысяч овец и 70 тысяч лошадей, полученных от аратов в уплату процентов долгов. Возмущение хозяйничаньем иноземных чиновников и торговцев достигло высшей точки. Заручившись поддержкой России, монголы разоружили в Урге китайские войска и провозгласили автономию. Восьмой богдо, ставший ханом, составил государственную программу, в которой фигурировал и важный пункт о том, что чиновниками отныне могут назначаться только лица, исповедующие ламаизм. Китайская форма запрещалась и вводилась русская у высших чиновников и монгольская у низших. В армию были приглашены русские офицеры-инструкторы. Популярный журнал «Огонек» от 1912 года сообщал, что «подъем национального чувства, разгоряченного агитацией таких деятелей, как Джа-лама и его сподвижники, вылился в вооруженные выступления против ненавистного Китая». Здесь же были две фотографии главнокомандующего монгольскими войсками – Джа-ламы.

* * *
Когда китайский наместник в крепости Кобдо отказался вывести войска, съезд дербентских князей принял решение выбить его силой. На съезде впервые официально был представлен Джа-лама, рассылавший письма о необходимости ускорить мобилизацию и успевший познакомится со всеми влиятельными деятелями западной Монголии. Под знамена освободительной борьбы было собрано пять тысяч конников. Но взять приступом Кобдо было нереально, и Джа-лама это хорошо понимал. Вооружены они были чем придется – берданками и кремневыми ружьями – и то не все…
Когда разведка донесла, что из Шар-сумэ отряд китайцев быстро идет на помощь Кобдо и он уже в пяти верстах от города, Джа-лама, как пишет Бурдуков, «проявил поразительную расторопность и силу воли. Оставив заслон на случай вылазки китайцев из крепости, он двинул свой отряд в атаку, издали открыв беспорядочную стрельбу, сам же скакал позади с маузером, угрожая каждому повернувшему обратно. Стремительная атака монголов испугала китайцев: они уложили верблюдов в каре, спешились и начали отстреливаться, прячась за верблюдами». Далее Бурдуков приводит рассказ самого Джа-ламы об атаке: «Мои монголы неслись карьером, остановить их не было возможности. Китайцы усиленно палили, но из наших никто не падал, по той причине, что те стреляли куда попало… Подскакав к китайцам вплотную, мы стали их расстреливать почти в упор. Так уничтожили весь отряд и верблюдов».
Подбирая скорострельные кавалерийские винтовки с патронами, стали подсчитывать убитых китайцев. Оказалось 140. У монголов составляли трое убитых и пять раненых. И в этом виделся солдатам особый знак – пуля не берет не только Джа-ламу, но и тех, кто сражается рядом с ним.
Крепость Кобдо была в итоге взята в ночь на 7 августа.
Богдо-хан воздал щедрые почести героям штурма. А самому Джа-ламе преподнесли грамоту, где говорилось, что он награжден званием доршин-нойон-хутухта (Грозный Святой Князь), и что ему даруется земля…
Вскоре после этого Бурдуков побывал в ставке Джа-ламы. Она была скромной: сам он жил в старой юрте, его приближенные – в двух палатках. Но над юртой развивалось новое знамя.
«Указывая на блестящее парчевое полотнище, красиво переливавшееся на солнце, – пишет Бурдуков, – приближенные Джа-ламы рассказывали о только что прошедшем празднике освящения знамени, о том, как в жертву был принесен пленный китаец, которому, однако, неопытный палач не сумел отрубить головы, так что пришлось обратиться к более опытному».
Попав туда лишь через месяц, мемуарист засвидетельствовал, как изменилась ставка Джа-ламы после того, как богдо-хан назначил его военным губернатором края:
«…роскошная юрта была отведена под канцелярию с целым штатом чиновников. Вокруг было много пастушьих юрт, стояла отдельная кухня-приемная. Однако сам Джа-лама жил все в той же маленькой юрте». Верующие очень много жертвовали Джа-ламе и вокруг его ставки паслись целые стада верблюдов, которые монголы с величайшим почтением называли «ламын сурэг» (стадо ламы).
С этого времени в своих письмах Джа-лама так выражает значение своей деятельности:
«Продолжаю усердствовать для укрепления государства и работаю на благо желтой веры (буддизма)»…

ЧАСТЬ 4
Кобдо пал. Это была большая победа национально-освободительного движения монголов. Страшная волна гнева смела все китайские торговые фирмы. Немногие успели бежать. Тридцать пять захваченных торговцев Джа-лама принес в жертву богам. В литературе о Джа-ламе описан этот обряд, о котором первым рассказал путешественник Констен. Сначала собравшиеся практиковали и медитировали в храме. Под звуки труб вышел в парадном желтом одеянии Джа-лама, и по его знаку к нему подвели китайцев, молящих о пощаде… Потом в долине, поодаль от храма, их раздели донага, связали, запрокинув им головы, и Джа-лама все в той же желтой мантии приступил к выполнению обряда. Круглым жертвенным ножом вспарывал грудь и вырывал пульсирующее сердце. Кровью казненного писали на знамени священную мантру, остывшие сердца врагов бросали в гавал – покрытую золотом чашу из верхней части человеческого черепа.
Очень вероятно, что все так и было – ведь Джа-лама был признанным докшин хутухта – свирепым святым, почитаемым в северном буддизме.
Когда он скакал на коне, рядом с мешком со съестными припасами у него висел тулум – целиком содранная с пленного киргиза кожа. Этот киргиз был из шайки, угонявшей у монголов табуны лошадей, отары овец и т.д. Однажды Джа-лама настиг грабителей, велел у двоих отрезать уши и отпустить, наказав передать всем киргизам, что пока не наполнит этот тулум их ушами, не успокоится…
Из кочевья в кочевье передавались рассказы о знаменитом «верблюжьем походе» Джа-ламы. Киргизы понадеялись, что в зимнюю пору, когда их не догнать на лошадях, грабеж пройдет безнаказанным. Но Джа-лама воспользовался верблюдами и расправился не только с ворами, но и со всеми без разбора киргизами и их семьями, изымая имущество и скот. После верблюжьего похода он пригнал к себе в ставку тысячу лошадей, триста верблюдов и несколько тысяч баранов…
Слава Джа-ламы росла. О глубоком почтении, которое ему выказывал не только народ, но и правители, можно понять из эпизода, запечатленного Бурдуковым. Один из князей в сопровождении свиты и солдат привез Джа-ламе в Кобдо реликвии – старое ружье и треногу, которые сам Амурсана оставил монголам в 1750-х годах – и пообещал вернуться и спасти Монголию от китайского ига. И вот он вернулся – воплощение Амурсаны – и монголы с почтением возвращают его старые вещи.
Простой народ чрезвычайно почитал его. Казакевич приводит в своих заметках такой небезынтересный для нас эпизод. Джа-лама часто наносил визиты в один из буддийских монастырей, Тзюйлин. Однажды он попросил истопить баню, имевшуюся у русских торговцев неподалеку. Это, конечно, было беспрекословно сделано, так как перед ним трепетали даже иностранцы. Пока он мылся, у дверей собралась огромная толпа народа, чаявшая получить мыльной воды после мытья в качестве инициации. Такое исключительное отношение и почтение оказывалось только великим святым со времен Будды Сакьямуни…
Кроме того, верующие приносили ему щедрые пожертвования. У Джа-ламы не было наследника и Далай-хан подарил ему своего младшего сына Цевен-гуна. Ему жертвовали не только отдельных стрелков и борцов, но и целые семьи… Дзорикту-хан пожертвовал часть своих кочевий с ламами и монастырем Шар-Цеке и 200 семей своих поданных плюс 17000 рублей и 2500 лан серебра. В очень короткий срок у Джа-ламы было уже около 2000 семей и масса бродяг, ставших его подданными. Джа-лама приказал всем кочевать за ним в Мунджик, в свою новую ставку.
Планы у Джа-ламы были огромные. В Мунджике он приступил к постройке нового города-монастыря – оплота веры. Тихая долина, окруженная горами, в 60 верстах от Кобдо ожила. Множество китайских плотников работало на строительных работах. Кроме того, Джа-лама собирался выписать русских плотников для постройки хороших зданий под школы, учреждения и пр. Доставить сельскохозяйственные орудия, пригласить инструкторов для организации культурного земледелия. Естественно, большое внимание уделялось вопросам веры и поддержанию нравственности.
«Из разных районов были вызваны искусные мастера по серебру, которым лама поручил делать трубы для богослужений и чаши для жертвенников. Некоторые трубы весили больше пуда, и каждая из чистого серебра. Борясь с пьянством, Джа-лама навесил именитому чиновнику, непотребно напивавшемуся, для позора спереди и сзади по пустой посудине и велел мести улицы (что само по себе было новшеством) и т. д.».
Джа-лама выступал как жесткий и свирепый ревнитель чистоты буддизма. Так, известен эпизод, когда Джа-лама велел ослепить собственного художника (принесенного в подарок одним из князей), должного выполнять традиционные для буддизма изобразительные работы, за то, что тот стремился в своем «творчестве» уйти от религиозных канонов и выполнял мирские заказы «на сторону».
Тут невозможно не вспомнить слова Джа-ламы о том, что «достигшие духовного совершенства убийствами очищают грешников для лучших перерождений, принимая их грехи на себя, и тем самым служат во благо людям». Этому принципу Джа-лама следовал неукоснительно. Есть много свидетельств того, что он решительно убивал тех, кто растрачивает заслуги и накапливает плохую карму. Как сообщают письменные свидетельства, прежде всего, это были власть предержащие монголы и знать. Естественно, его свирепое поведение пугало местных князей, привыкших жить в угоду своим неуемным мирским потребам. Начались бесконечные жалобы монгольскому и даже российскому правительству. Они выдавались за «гнев народа против тирана Джа-ламы». Именно они и стали причиной негативного отношения к Джа-ламе и со стороны властей, и со стороны некоторых ученых. Однако если исследовать характер этих «челобитных», описываемые в них события и их авторов, то картина получается не совсем такая... Конечно, Джа-лама был свиреп, но вопрос заключается в том, против кого и во имя чего он направлял свой гнев.
Ответ на этот вопрос можно найти в «Жалобе монголов на имя консула Кобдо».
«Джа-лама может по первому наговору казнить… или задрать плетями…, в течение года он так убил свыше ста почетных монголов, разорив до основания близких сородичей убитых».
Или же:
«Князья жалуются, что Джа-лама держит себя как независимый государь, распоряжается имуществом всех и каждого, как своей собственностью, избивая, истязая и казня виноватых и правых, без различия звания и положения. Он настаивает, чтобы все дербетские, баитские, элетские монастыри и другие, расположенные в западной части Улясутайского округа, откочевали и образовали один общий грандиозный монастырь при его резиденции».
Из этих посланий очевидно, что Джа-лама хотел достичь мощи и единства, а удельные князья и знать западной Монголии этому противились, не желая терять свое личное добро и власть. Из-за чего? Из-за личных страстей, которые они не хотели отбросить ради укрепления мощи монголов и буддизма в целом. Из-за того, что сами хотели властвовать в угоду желаниям. Вот поэтому-то Джа-лама и отмывал им карму, не давая накапливать еще большую. Что касается «разорения» и всего прочего, на что жаловались князья, то вопрос в том, являлся ли Джа-лама святым или нет. Если являлся, то он был в праве требовать предельных пожертвований, потому что так же поступали святые глубокой древности…
Так или иначе, жалобы обиженных князей были услышаны. Российской монархической власти некогда было вникать в тонкости буддийского мировоззрения и они решили эту проблему так же, как решали ее облеченные властью особы, начиная с Понтия Пилата – арестовать и наказать возмутителя спокойствия. Были приняты меры для ареста Джа-ламы и его высылки в Россию. Сделать это иначе как обманом возможности не было – власть и сила Джа-ламы были уже очень велики. Джа-ламе сообщили, что из Кобдо к нему приедут казаки оказать содействие в переселении киргизов. Он поставил для них палатки, приготовил угощение. Но капитан Булатов с тремястами казаков окружили ставку и разоружили охрану.
В юрту к Джа-ламе вошел капитан с казаками и переводчиком. Застигнутый врасплох, он отдал стоявшее за ним ружье с полной обоймой, маузеры, сказал, что больше оружия нет, но казак, ставший за его спиной, заметил, как скользнула его левая рука по дэли, где оказался еще заряженный маленький маузер…
Даже сам капитан, производивший арест, проникся печальным величием этого момента и писал позже в своем отчете:
«Вид арестованного Джа-ламы – этого бога, окруженного конвоем, – произвел сильное впечатление на всех».
Вместе с тем, были и ламы, недовольные радикальной политикой Джа-ламы, которые и раньше поднимали бунт, который был, правда, жестоко подавлен, и которые после ареста хотели убить всех сторонников Джа-ламы. Но капитан убедил их «прекратить беспорядки». Тем временем, огромное имущество на сумму 250 тысяч рублей, пожертвованное Джа-ламе верующими, было конфисковано «в пользу государства». Самого Джа-ламу препроводили в томскую тюрьму…
Пробыв год в тюрьме, он был переведен в место отбытия ссылки – г. Астрахань, где была возможность жить довольно свободно.
Дальнейшая судьба Джа-ламы волновала и интересовала всех, кто его знал, начиная с простого народа и некоторых известных буддийских деятелей, кончая русскими учеными – все справлялись и заботились о нем. В частности, Агван Доржиев – известный бурятский лама, доверенное лицо 13-го Далай-ламы в России, имевший высокое звание цханит-лхарамбы, наводил справки об отбывающем ссылку Джа-ламе и хлопотал о его освобождении и переводе в более подходящее место жительства.
Из Астрахани Джа-лама был переведен в Астраханскую губернию, к калмыкам. Там, как пишут очевидцы, он внешне «живет тихо», хотя «агитирует среди калмыков, говоря, что принял страдания за дербетов, что он святой, пустой внутри и т.д.». Эти скупые свидетельства говорят нам, прежде всего, о том, что Джа-лама не мыслил как обычные люди, а имел мировоззрение бодисатвы, т.е. желание вобрать в себя страдания людей и пережить их, «отстрадать» самому.
С началом гражданской войны в России Джа-лама получил возможность вернуться в Монголию, где многие хорошо помнили кто он такой, ждали его, приняли с почетом и помогли. Князья и хулбилганы принялись оказывать ему содействие. Имя Джа-ламы оставалось признаком успешной борьбы с китайцами. Положение в Монголии напоминало 1911 год: автономия страны была упразднена, правительство распущено, снова это была провинция Китая.
Джа-лама отправился на юг, где князь, которому он в свое время вернул захваченные грабителями личный скот и имущество, предоставил ему юрту и небольшое хозяйство… Снова начав с малого, Джа-лама организовал людей и принялся по новой строить буддийский город-крепость, расположенный на этот раз в пустынной Гоби, у горной цепи Ма-Цзун-Шань. В непреступном городе, ставшем почти миражем, жившим своей жизнью, далекой от проблем Монголии, постепенно подчиняемой коммунистами, было около пятисот юрт и отряд в триста сабель. Солдаты Джа-ламы, следуя его воле, грабили караваны купцов, что позволяло жить вольно и посвящать время суровым религиозным и военным тренировкам.
Принципиальность Джа-ламы в вопросах веры можно проследить еще и на том, что он с радостью хотел служить правительству при монгольском буддийском дворе, но ни за что не соглашался примкнуть к красным или белым.
С победой монгольской революции и с разрушением буддийских монастырей Джа-лама превратился в «единственного открытого врага монгольской революции», «воинствующего буддийского монаха».
Мог ли он, приняв на себя множество кармы, уцелеть, даже построенном духовном оазисе?
Скорее всего, нет. Судьба бодисатвы всегда не только величественна, но и трагична. Его убийство готовилось долго и тщательно. 7 октября 1922 года вышло распоряжение ликвидировать Джа-ламу. Оно начиналось словами «Совершенно секретно, весьма срочно…». Через три дня было обнародовано обращение к народу, дабы специально очернить его образ. Оно называлось «О так называемом ноене-ламе Джамбинджанцане, иностранном подданном, пользовавшемся дурной славой». В тексте после разъяснения об ужасном Джа-ламе сообщалось, что «правительство сочло необходимым принять меры к тому, чтобы немедленно схватить коварного и подлого врага народа. Военный суд приговорил его к смертной казни». Коммунисты знали, какой огромной верой обладали монголы в Джа-ламу, поэтому закончили обращение угрозой: «Может статься, что и после обнародования настоящего обращения отдельные несознательные элементы выступят в защиту Джа-ламы. Но если они только попытаются вызвать беспорядки и станут оказывать сопротивление представителям власти, то немедленно будут преданы военному суду и расстреляны. Каждый гражданин должен обдумать сложившуюся обстановку, соблюдать порядок, не оказывать сопротивления властям».
ЧАСТЬ 5
Операцию по ликвидации Джа-ламы было поручено возглавить известному монгольскому революционеру Канукову. Он с гордостью вспоминал, что ликвидировал «крепость живого бога Джамбиджанцана». Его воспоминания были изданы в 1928 году в написанной им коммунистической брошюре «Будда. Ламаизм и его последствия». Он хотел, чтобы «брошюра раскрыла завесу религиозного дурмана, и помогла вступить на путь борьбы с невежеством лам в Калмыцкой области», «вскрыла все язвы верующих», предрекая решительную расправу с желтой религией. Вот такой был человек, кстати, сам буддист с 18 лет, но позже предавший свою веру и превратившийся в монгольского Девадатту или Иуду, что, конечно, очень символично и до боли знакомо.
Кануков сообщал, что Монголия больше не хочет иметь перерожденцев и посылает своих людей с СССР для изучения передовых наук. Конечно, он с радостью и рвением взялся за порученную ему операцию…
Кануков прибег к обману. Джа-ламе направили письмо от имени местного хубилгана о том, что местное правительство предлагает ему пост полномочного представителя министра Западной Монголии и что решено отдать в его владение самостоятельный округ. Стали ждать ответа. Джа-лама написал, что может выехать только зимой, а пока просит прислать личную печать хошунского князя и представителей для переговоров. В крепость послали Дугар-бейсей и Наназар-батора с письмом, подтверждающим приглашение. Джа-лама тепло их принял, показал свою гордость – оружейный склад, ценности, преподнес им девять белых подарков, что было очень хорошим признаком расположения. Отпустил охрану.
В юрте один из солдат Дугар-бейсе попросил у Джа-ламы святого благословения: встал перед ним на колени, сложив ладони перед грудью. Джа-лама простер над его головой руки, и тут же был схвачен за запястья. Назар-батор из револьвера выстрелил в упор, в шею. Все было кончено в считанные секунды…
Потом, перекрыв подход к складу оружия, солдаты собрали жителей крепости и расстреляли пятерых приближенных Джа-ламы, включая хамбо-ламу, духовного настоятеля. На площади крепости сожгли останки святого. Но, опасаясь за будущее, было решено окончательно убедить народ в том, что их герой, грозный святой, мертв. Голову Джа-ламы повезли на пике в Улясутай. Народ повалил толпами – увидеть в последний раз своими глазами голову Джа-ламы. Видеть грозного святого, который, как верили многие монголы, в качестве воздаяния за свою первую ссылку вызвал революцию в царской России, свержение белого царя и беспорядки в стране, а за убийство – оккупацию Монголии императорской Японией…
Так закончился земной путь этого легендарного практикующего, чья жизнь, как часто бывает в таких случаях, скоро обросла легендами, как положительными, так и отрицательными. Но тем не менее, все еще возможно различить ее подлинные характерные черты, показывающие нам феномен жизни человека – защитника Истины, воплощающего и поддерживающего на земле законы Вселенной. История почти не сохранила свидетельств того, какой именно медитативной практикой занимался Джа-лама, но очевидно, что она имеет тесное отношение к «желтой вере» – Гелугпа. И можно уверенно предположить, что она носила самый суровый характер, иначе требовательные религиозные монголы не тянулись бы к Джа-ламе как к Святому, и он не обладал бы различными мистическими силами…

ЧАСТЬ 6
В завершении хотел сказать несколько слов о критике в адрес Джа-ламы. Его обвиняют в зверствах – грабежах, убийствах, принуждении женщин к сожительству и пр. Чтобы разобраться, как же на фоне этого он пользовался невообразимой популярностью (и по сей день в Монголии живы песни и сказания о его подвигах) и как, несмотря на все обвинения, он был признан святым при жизни и стал объектом веры тысяч и тысяч практикующих, нужно, опять же, посмотреть на жизнь святых прошлого и понять философию, лежащую в основе их аналогичного поведения.
Сам Джа-лама ее сформулировал очень ясно: «Достигшие духовного совершенства убийствами очищают грешников для лучших перерождений, принимая их грехи на себя, и тем самым служат во благо людям», – и вся его жизнь, включая ссылку и трагическую смерть, как неизбежное «искупление принятых грехов» – подтверждение его слов. Сам он квалифицировал свое состояние как «пустое внутри», и если это верно, то он, несомненно, был достигшим высокого уровня. Если же это не верно, то тысячи верующих монголов, включая высоких лам, таких, как известный в России Агван Доржиев, просто позволили себя одурачить, во что верится, конечно, с трудом – буддийская традиция в те времена еще была живой и позволяла высоким ламам понимать «кто есть кто». Конечно, были и ламы, кто ненавидели Джа-ламу, как были и те, кто не любили и презирали Тилопу, Миларепу, Гампопу и т. д.
Некоторые современные буддисты, например, все тот же переводчик Терентьев, говорят, что «Джа-лама – такой же лама, как Сталин – православный священник: оба они учились когда-то в духовных учебных заведениях и не более того. А зверства свои каждый из них оправдывал той идеологией, какой было удобнее – в одном случае это был примитивно понятый марксизм, в другом – шаманизм и буддизм, понимавшийся Джа-ламой примерно на уровне А. Кураева». Но с такой оценкой согласиться никак невозможно. Как свидетельствуют современники, даже лучшие и опытнейшие в медитации и дебатах ламы не могли и близко сравнится с Джа-ламой в понимании Закона, и он неизбежно побеждал их в диспутах о Дхарме. Если бы он примитивно понимал буддизм, да еще на уровне православного священника Кураева, то такие вещи ни в коем случае не происходили бы. Кроме того, те чудеса, мистические силы, которые демонстрировал Джа-лама, также не позволяют ставить в один его в один ряд с обычными людьми.

* * *
Вот и подошло к концу все, что я считал необходимым рассказать об этом незаурядном человеке, оставившем яркий след в истории религии, и каждый читатель теперь сам может увидеть, как живет и действует Гневное Божество, принимая человеческую фирму.
Хотя, конечно, это мое личное мнение, и, возможно, кто-то с ним не согласится. Каждый волен сам либо признать видную роль свирепого Грозного Святого Князя в истории буддизма, поставив его в один ряд с уважаемыми нами тибетскими практикующими и рассматривать Джа-ламу как проявление Маха-Калы, может быть, даже и кое-чему поучиться у него, либо напротив, согласиться с мнением монгольских коммунистов и подвергнуть сомнению духовные и земные достижения «внука легендарного монгольского героя Амурсаны»…

Ya tolko ne poimu s kakih eto por kalmyk revolutsioner Kanukov stal halahasskim kommunistom? :roll:

Koroche halahami vsegda rulili oiraty i razborka mejdu Dja lamoi i kommunistami byla tipichno vnutri kalmytskoi razborkoi

http://www.bumbinorn.ru/articles.php?id=33

Добавлено: 12.05.04, 08:38 +0000

Добавлено: 12.05.04, 08:41 +0000

Весной 1756 г. цинская армия, возглавляемая монгольским князем Цэрэном, вступила на территорию Джунгарии. Разрозненные отряды оиратских князей не смогли сдержать неприятеля. Началась жестокая расправа.

"Монголо-китайцы истребляли все живое на своем пути -- убивали мужчин, насиловали и замучивали женщин, а детям разбивали головы о камень или стену; сжигали жилища, резали скот, они перебили до 1000000 калмыков... Киргизы (казахи -- В. М.) на своих быстрых лошадях с своими воинственными криками, как стаи хищных птиц, носились над этим необозримым побоищем и уводили в неволю целые тысячи беззащитных джунгаров.
Вскоре в стране воцарился голод, одни начали умирать голодною смертию, а другие резали людей и питались человеческим мясом. За голодом шла оспа. Джунгария была буквально усеяна трупами, ее воды покраснели от пролитой человеческой крови, а воздух был полон дыма от горевших улусов, лесов и трав... все, что имело ноги и могло двигаться, бросилось из Джунгарии в Сибирь... Джунгары искали спасения от голодной смерти, от киргизов и китайцев и могли найти это спасение только в Сибири".

ПОЗИЦИЯ РОССИИ
Правительство России и сибирские власти, хотя и располагали определенной информацией о событиях в Центральной Азии, ситуацию в Джунгарии летом и осенью 1755 г. оценили неверно и действовали пассивно. Совершенно справедливо полагая, что Даваци "настоящий по их калмыцким обычаям наследник во владении зенгорском", правительство расценило приход в Джунгарию цинских войск лишь как продолжение усобиц. Если Амурсана не имеет по своему происхождению прав на ханский престол, считали в Петербурге, у него возникнут "великие трудности, разве он всю ту фамилию, которой такое наследство принадлежит, изведет, но и тогда скоро зенгорский народ успокоиться не может..."
Поэтому, говорилось в указе Коллегии иностранных дел "со здешней стороны никакого резона или пользы нет в их междоусобные ссоры вступаться и одного против другого оборонять". Более того, сибирскому губернатору адмиралу В. А. Мятлеву было предписано прекратить всякие сношения с джунгарскими князьями. "По нынешним зенгорским бестолковым обстоятельствам, - говорилось в указе, - от посылов со здешней стороны в зенгорские улусы сколько возможно было удержано".
Объясняя впоследствии свою пассивность в центральноазиатских делах. Коллегия иностранных дел достаточно самокритично отмечала, что "в то время здесь еще заподлинно и неведомо было, чтоб от них (Цинов -- В. М.) о совершенном зенгорскаго народа завоевании старание прилагаемо было, а казалось, что и они равным образом токмо несколько их замешанием пользоваться ИЩУТ..."
Так, вследствие кровавых междоусобиц ойратских князей из-за ханского престола, под ударами воспользовавшихся этим хищных соседей -- казахских жузов и цинского Китая, погибла, по выпажению академика В. В. Бартольдта. последняя кочевая империя Центральной Азии. Китайский историк Шан Юэ писал: "Эта победа была одержана путем самого безжалостного, почти поголовного истребления населения Джунгарии. В период расцвета в Джунгарии жило более 200 тысяч семейств, или свыше шестисот тысяч человек, после военного разгрома три десятых населения было истреблено цинскими войсками, четыре десятых - вымерли от оспы, а вырвавшиеся из лап смерти джунгары были вынуждены бежать к казахам в пределы России... Так, прибегая к кровавому террору, маньчжуры захватили северную часть Тянь-Шаня".
Россия заняла выжидательную позицию, вяло и не всегда адекватно реагируя на происходившие в Джунгарии события, что выразилось в попытках уговорами, а затем силой доставить Амурсану в Россию. В. Л. Котвич в свое время писал: "Дорожа своими соглашениями с манчжурами, русское правительство предпочло созерцать, как они расправились с ойратами и завершили свои завоевательные планы покорением Джунгарии и Восточного Туркестана".
2 мая 1756 г. после продолжительных колебаний императрица Елизавета Петровна подписала указ о приеме в российское подданство бежавших под защиту русских крепостей ойратов и алтайцев. Многие из них были переселены в кочевья волжских калмыков. Падение Джунгарии резко изменило политическую ситуацию в Центральной Азии. Началась новая страница истории народов этого региона.
По книге В.А. Моисеева Россия и Джунгарское ханство в XVIII в. Барнаул: Изд-во АГУ, 1998.

Добавлено: 12.05.04, 08:45 +0000

ВОЕННОЕ ИСКУССТВО ДЖУНГАР
Вооружение и комплектование. Вплоть до середины XVII в. система вооружения и комплектования джунгарских армий мало отличалась от восточномонгольских аналогов. Однако здесь военное и культурное влияние государств Запада (Бухарского ханства и России) уже со второй четверти XVII в. становится достаточно ощутимым. Ойраты начинают достаточно широко применять в общем-то не свойственные монголам предметы вооружения: кольчато-пластинчатые доспехи (бехтерцы), кольчуги, рогатины и т.д. , как среднеазиатского, так и выполненного русскими ясачными людьми производства (Потапов Л.П.,1953, С. 137).. Однако по настоящему серьезные изменения произошли в 60- 70-е годы и были связаны с широким внедрением ручного огнестрельного оружия в ойратской армии. По всей видимости, это было связано с тем, что джунгарские правители во время серии ойрато-казахо-бухарских войн, смогли наглядно убедиться в эффективности действий пехоты, вооруженной ружьями и занимающей укрепленные позиции (Златкин, 1964, С. 198). Сам факт применения кочевниками огнестрельного оружия неудивителен (вспомним, как быстро и успешно усвоили монголы Чингис-хана осадную джурдженьскую технику), поражает размах перевооружения.
Современники называли цифры в 20 и даже 30 тысяч стрелков с огненным боем» (Материалы… , 2000, С. 335, С. 338, С. 385). Последнее, при общей численности джунгарской армии в 40- 50 тыс. человек (Бичурин, 1991, С. 48), маловероятно, но сам факт широкого применения джунгарами огнестрельного оружия неоспорим. Русские летописцы и осведомители настойчиво подчеркивают эту особенность ведения боя ойратами, причем это становится особенно заметно, когда джунгар начинают сравнивать с их восточными собратьями: «И калмыки (джунгары) в военном деле гораздо мунгалов (халхасцев – Л.Б.) сильны и много имеют огненного боя от бухарцев» (Материалы… , 2000, С. 181), «…калмыцкий Бошохту-хан с людьми своими со многим огненным боем мунгальского хана… разбил» (там же, С. 303) и т.д. В начале XVIII в. ружья и пищали стали производиться и в самой Ойратии, но в XVII веке основным экспортером этого вида вооружения, по сведениям русских осведомителей, были среднеазиатские государства (Материалы… , 2000, С. 181). Однако мощный поток контрабанды шел и с территории России. Закупкой огнестрельного оружия в Москве занимались бухарские купцы (которых в отличии от монгольских послов русские власти осматривать не решались), в результате вплоть до начала 80-х гг. в Джунгарию регулярно отправлялись по 30 и больше возов с огнестрельным оружием (Материалы… , 1996, С. 357).
Судя по маньчжурским миниатюрам, ойратские мушкетеры не носили доспехов и небыли способны вести рукопашный бой, поэтому в сражении их прикрывали воины с копьями и пиками. Которые, накануне Ологойской битвы, были выданы из ханских арсеналам даже русским послам (Материалы…, 2000, С. 385).
Кроме стрелков из огнестрельного оружия (передвигавшихся на лошадях и спешивавшихся на поле боя) в состав армии входили конные стрелки из лука, а так же латники вооруженные древковым и клинковым оружием (Потапов, 1953, С. 137). Помимо самих ойратов в составе войск Галдана Бошокту-хана числились отряды данников и союзников Джунгарии: кыргызов (Материалы…, 2000, С.426), бухарцев (там же С. 349), халхассов.
Тактика. Непрекращающиеся войны, которые вела Джунгария, предопределили гибкость тактики ойратов. И если на Западе колмаки сделали ставку на быстрые рейды своей латной конницы, то на Востоке, где им противостояли более многочисленные и лучше вооруженные отряды империи Цин, джунгары предпочитали вести оборонительные бои и добиваться победы в контратаках.
На поле боя ойраты выстраивались в две линии, так чтобы фланги были выдвинуты в сторону противника и прикрыты болотом, лесом или горами (Златкин, 1983, С. 190). В первую линию боевого порядка становились мушкетеры и возможно копейщики. Их позиции джунгарские полководцы пытались прикрыть либо естественными складками местности, либо плетеным тыном (Златкин, 1983, С. 194). В случае если противник нападал на армию джунгар внезапно живым щитом, для прикрытия стрелков, могли выступать стада крупного рогатого скота (Материалы… , 2000, С. 349). Плотность огня ойратов была настолько велика, что маньчжурские воины, несмотря на поддержку собственной артиллерии, были вынуждены спешиваться и атаковать Галдана в пехотных колоннах. (Записки… , 1895, С. 350-351.). Основной задачей стрелков было остановить атаку войск противника, в то время как кавалерия (составлявшая вторую линию джунгарских войск) должна была опрокинуть его фланги. Такая тактика, основанная на активных действиях кавалерии с опорой на огнестрельную пехоту широко применялась в Средней Азии еще в XVI веке (Дюпюи, 1997, С. 344), но была совершенно неизвестна на степных просторах к востоку от Алтайских гор. Именно она стала предпоследней стадией развития военного искусства кочевников. Во многом благодаря ей были одержаны победы над халхассами (приведшие к ликвидации восточномонгольской государственности) и лучший армией Дальнего Востока регулярными войсками империи Цин. Особенно ярко превосходство джунгарской тактики над тактикой воинов Халхи было продемонстрировано во время сражения у оз. Олгой в самом начале войны, когда после степной кавалерийской схватки халхасцы были оттеснены джунгарами к топким озерным берегам, где …не мочно де было … конем ездить и были (не смотря на наспех возведенные укрепления) в упор расстреляны подоспевшей огнестрельной пехотой , причем вырваться из окружения удалось только самому Тушету-хану с кучкой телохранителей (Материалы… , 2000, С. 335). После этого сражения только вступление в войну Цинской империи воспрепятствовало объединению Монголии в единое государство.
Причину поражения джунгар в войне 1688-1697 г.г. следует искать не на поле боя (где джунгарская армия показала почти безупречно), а в стратегических просчетах ойратских полководцев и междоусобной грызне джунгарской знати.
Таким образом, можно констатировать, что основное отличие военного искусства кочевников Ойратии от Восточной Монголии заключалось в том, что для первых огнестрельное оружие стало основой ведения сражения, а для вторых лишь одной из многих форм дистанционного боя. Это во многом предопределило военное поражение Халхи, приведшее к ликвидации ее национальной независимости и как следствие к завершению развития ее военного искусства, как самостоятельного военно-исторического феномена. В то время как джунгарская продолжала развиваться по пути возрастания значимости огнестрельного оружия, его производства в степных условиях и создания собственной артиллерии.
Л. БОБРОВ,
Доктор исторических наук, профессор НГУ Ю.С. ХУДЯКОВ

Добавлено: 12.05.04, 08:49 +0000

koroche oirato- halhasskya voina prodoljaestya uje v internete,
prichem ee initsiiruut sami halhi svoei nadmennsot'u i kichlivost'u,

S nebes oni soshli blin

Добавлено: 12.05.04, 08:50 +0000

Добавлено: 12.05.04, 08:56 +0000

Добавлено: 12.05.04, 09:04 +0000

Добавлено: 12.05.04, 09:14 +0000

Добавлено: 12.05.04, 09:22 +0000

Добавлено: 12.05.04, 10:45 +0000

Приходили из Хара-булука-Хангайского,
Приходили Убаши-хун-тайджи Монгольский
Да Сайн-Маджик Урянхайский
Хари-Дoрбoн-Ойратов повоевать. [94]
Переваливали они перевал Налха-yкyр,
Подступали к Нал-хара-бoрoку,
Подступали с войском в восемь тем.
Во все четыре конца Дoрбoн-Ойратских кочевий
Разведку посылали, да никого сыскать не могли.
* * *
Собирал тут Монгольский Убаши-хун-тайджн,
Собирал он на сход и великих, и малых, и средних,
Сказывал он слово всем своим вельможам,
Починая с Сайн-Маджика Урянхайского:
- Вы послушайте меня, ребятушки.
О Дoрбoн-Ойратах такая молвь идет:
Мастера до прихода врага
Обернуться конем дальнобежкой,
А не то, как дворняга, и в икры вцепиться тишком.
Говорите-ка вы, молодцы, нам не лучше ли будет
Велеть передать то Ойратам,
А самим по домам воротиться.
Так по мне, а вашему как?
Одобряете - значит вернемся,
А не то - так в поход!
Выступал тут вперед Сайн-Маджик-Урянхайский,
Горных стремнин леопард вороной,
Выступал, докладывал Убаши-хун-тайджию:
- И верно слово вашего нойонства,
Да верно и то, что свои и чужие, ближние и дальние
Про нас слышали: Убаши-хун-тайджи Монгольский,
Да Сайн-Маджик-Урянхайский
Пришли с Хангайского Хара-булука
Хари-Дoрбoн-Ойратов повоевать.
Коли нам теперь по домам разойтись,
Не пошла бы про нас, ваше нойонство,
Не пошла б худая слава из роду в род:
Чуть завидели, как маячит скот вдали,
Так со страху разбежалися!
Согласились с этим словом
Все монголы: и великие, и малые, и средние.
Убаши-хун-тайджи слово тут молвил:
- Кочевье Дoрбoн-Ойратское
Может - к югу, может - к северу:
Так куда же вы итти прикажете?
Отвечал ему Урянхайский Сайн-Маджик:
- Ваша правда, господин нойон.
И велики кочевья Ойратские,
Да все же на одном материке лежат.
Хорошенько поискать велим,
Сроку восемь дней дадим,
А пути я сам укажу.
Двести добрых молодцов
Из восьми тем авось выберем,
Да четыре сотни коней авось отберем [95]
Из табуна во сто шестьдесят тысяч коней.
Пусть идут они в разведку
По тем путям, что я сам укажу.
А найдут ли что, не найдут ли,
Через восемь дней им назад быть!
На том все и порешили.
* * *
Выступали двести разведчиков,
Выступали следом за Сайн-Маджиком,
Леопардом вороным с Урянхайских гор.
За гранью воинского стана
Подымались разведчики на вершину Черной горы,
Объяснял им Сайн-Маджик,
Куда и куда легли кочевья Дoрбoн-Ойратские:
- Прямо перед вами Иртыш-река пойдет,
Езжайте вы вниз по теченью Иртыш-реки.
Как возьмете вы в эту сторону,
По нагорью чернолесье пойдет,
По низинам - желтый камыш.
Тут как раз промеж ними
Будет брод по прозванию Мани:
Тем бродом и переходите.
А как перейдете на ту сторону,
Разойдитесь и вверх, и вниз по течению.
Коль нигде ничего не окажется,
Возьмите от брода чуть-чуть повыше,
Да к вечеру другого дня на водопой становитесь:
Там пойдут черные горы с быстрыми ключами,
По прозванью Эмэлийн-адаг, шара-хулсун.
По ним-то поиском и пройдете.
Коль и тут ничего не окажется,
Отправляйтесь вы туда, куда подойдут
Истоки двух рек, Бачи и Гинджили,
А те две реки подойдут вплоть к горам,
Тут и надвое разойдутся.
А коль во всех трех местах ничего не окажется,
Ворочайтесь вы сюда, назад,
Можно будет- с “языком",
А нет - так со своими вестями.
Будет ли что, нет ли -
На восьмой день наскорях с вестями ворочайтесь.
А я - к своему войску вернусь.
Доброго успеха вам! - Сказал и уехал.
* * *
Перешла монгольская разведка, как ей велено,
Перешла Иртыш-реку у брода Мани,
А по той стороне поиск сделала
И вниз, и вверх по течению, да найти ничего не нашла. [96]
Пошел поиск желтым камышом
У истоков рек Бачи и Гинджили.
Сразу тут мальчонка заприметили:
Подпоясан лентою атласною,
Ноговицы на нем бархатные,
От роду, видать, лет семи будет,
На гнедом белогрудом трехлетке.
С утренней зари гнались, к вечеру изловили.
В свой круг его двести разведчиков сажали,
Вестей от него выспрашивали:
- Ты скажи нам, сударик, чей ты есть таков,
По какому делу езживал?
- Байбагуса хана я подданный,
Девять белых верблюдов у него пасу.
- А есть ли у Дoрбoн-Ойратов войско,
Или нету вовсе у них войска?
Где их кочевье пойдет?
А мальчик им в ответ:
- Вам не велено допрос держать,
Ваше дело “языка" достать.
Надевают шубу с ворота,
А ответ пред ханом держут.
Вы живьем меня доставите,
А ответ мне самому держать!
И пытать его - ни звука не добьются,
И грозить ему - ни слова не услышат,
И пугать его - один ответ.
Стали тут разведчики советываться:
- А и впрямь не велено нам спрашивать,
Только велено представить живьем!
Да на том и порешили все.
Наперед двоих отрядили
С вестью о Дoрбoн-Ойратах:
В пределах Дoрбoн-Ойратских
Поймали-де мы семилетнего отрока,
И вот что-де он сказывает.
Пред лицом Убаши-хун-тайджия,
Пред лицом великих, и малых, и средних
Дают отчет вестовые,
А тут как раз приводят и мальчика-семилетку.
Прослышав, что туг на язык мальчуган,
Возложил хан обнаженный свой меч,
Возложил на престол осьминогий.
* * *
Привел Убаши-хун-тайджи,
Привел семилетнего отрока
В свой походный дворец о восьми решетках-тэрмэ,
Шкурой черно-пестрого тигра покрыт.
Со связанными за спиной руками
Поставили его на колени пред тем сандаловым троном осьминогим. [97]
Правым коленом давит, наседает
Горных стремнин леопард вороной,
Сайн-Маджик Урянхайский;
Левым коленом давит, наседает Бахан-Цэцэн.
А допрос ведет Убаши-хун-тайджи:
А держи-ка ты ответ нам, касатик,
Есть у Дoрбoн-Ойратов войско или нету?
Что они там поделывают?
И тотчас отвечал мальчик Убаши-хун-тайджию:
- Спрашивайте-ка вы, нойон, да без острастки,
Скажу я вам все без утайки:
Спрашивайте-ка вы, да без насилья,
Выложу я вам все без остатка.
Словно зубья пилы, или иглы ежа,
Сомкнутым строем в четыре угла
Вечно ойраты стоят.
Это вот знаю и вам сказываю,
А чего не знаю - о том и речь не пристала!
Дерзостью был огорошен Хун-тайджи,
Все же допрос продолжал.
- Кто из ойратов к нам ближе кочует?
Иль кочевье назови, или войско!
* * *
- Сайн-Сэрдэнги к вам всех ближе живет,
Сын Мангадая, нойон Сэрдэнги.
Шлем у него из тоджи-серебра,
Алый чешуйчатый панцырь на нем,
Ватная куртка из шелка-тоджи,
Скачет на пестро-чубаром коне.
Тысячи две молодцов у него
В землю две тысячи копий втыкают,
Держат на привязи коней готовых,
Коней откормленных будет две тысячи.
Зубы скрежещут, глотают слюну:
Где же для травли нам зверь,
Или где недруг для смертного боя?
Зубы скрежещут, глотают слюну...
Вам подойдет он, почтенный нойон?
- Он у тебя - ничего, подойдет.
Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет?
* * *
- Далее - Хойтский Сайн-хя,
Сын Эсельбэя, Сайн-хя.
В самых истоках Иртышской реки
Собраны два нутука у него:
Это Ирчин да Хорчин.
Так выдается меж всеми Сайн-хя,
Как белизна по бокам у быка вороного, [98]
Тысяч в дружине—будет четыре.
Столько же в землю вонзается копий,
Столько же сытых коней на приколе.
Зубы скрежещут, глотают слюну:
Где неприятель для смертного боя,
Молвит он, где молодец, чтоб поспорить?
Зубы скрежещут, глотают слюну...
Вам подойдет он, почтенный нойон?
- Он у тебя - ничего, подойдет.
Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет?
* * *
- Дальше Зюнгар-Хотогойтский нойон,
Хара-хулой прозывается он.
Взглядом похож на голодного коршуна,
Всею повадкой - на куцого волка,
Как на заре он в отару ворвется
Да и дружина нойону подстать:
Тысяч там шесть удалых молодцов.
Вам подойдет он, почтенный нойон?
- Он у тебя - ничего, подойдет.
Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет?
* * *
- Дальше как раз будет Сайн-Тэбэнэ,
Витязь ойротский, нойон Тэбэнэ.
В самых истоках реки Нарин-гол,
Там, где с рекою Уту она воды сливает,
Сайн-Тэбэнэ и кочевья раскинул.
Сам на поджаром соловом в поход,
Войска за ним восемь тысяч идет.
Вам подойдет он, почтенный нойон?
- Он у тебя - ничего, подойдет.
Ну-ка, касатик, кто ж дальше живет?
* * *
Далее хан Байбагус-Хошуутский живет.
Пятеро тигров в семье. Он старший и лучший.
Голосом - тигров десяток.
Бранных потех он любитель большой.
Войска за ним тридцать тысяч идет,
В юрте-дворце своем дело ойратской
Державы и веры он судит.
Стены в пятнадцать решеток-тэрмэ
Пёстро-тигровыми шкурами крыт.
Страха не знает, живет без забот, [99]
Пальцы распялит, разинет свой рот:
“Кто на всем свете пока еще цел,
Чтобы со мною равняться посмел?"
* * *
Я - сын простого человека,
А от роду мне семь лет.
Всех Дoрбoн-Ойратов я не объезжал,
А сыны ойратские есть во всех четырех концах земли.
Вот и всё моё показание!
Говорит тогда Убаши-хун-тайджи:
- Вывести этого мальчугана и принести в жертву знамени.
Уж повели - было двое, как отрок сказал:
- Хочу я доложить слово нойону!
Опять поставили его попрежнему, а хан говорит:
- Ну, касатик, говори свое слово!
И отрок сказал ему так:
* * *
- Некогда, после битвы на Эмэлийн-адаг-шара-хулусуне,
Перед разъездом по домам, мирный договор
Заключили Монгольский Сайн-Лахар-хан
И Дoрбoн-Ойратские сайды и нойоны.
И клялись они друг другу:
Погибель падет на голову тех,
Кто посмеет когда-либо пленного “языка"
После допроса убить
Разве не так вы друг другу клялись?
Как же забыли вы доброе слово,
Как же забыли вы добрую клятву свою,
На смерть меня обрекая?
Всего мне семь лет от роду,
Сын я простого человека.
Пощадите ж мне жизнь, нойон!
Убаши-хун-тайджи не удостоил ответом,
И снова повели-было двое,
Но отрок обещал еще рассказать об ойратах.
- Говори же, мальчуган! И отрок сказал так:
* * *
- Хан Байбагус Хошуутский,
Голосом - тигров десяток,
Старший из пяти братьев-тигров,
Охотник до кровавых забав,
Обнажил, говорят, он свой меч булата-гинта,—
Некогда отнял его у Бэмбэда,
- Да так им рубнул он булатный очаг,
Что посыпались искры, [100]
Да так он при этом сказал:
“Как на подушке улягусь я
На пояснице Убаши-хун-тайджия,
Пролью его черную кровь.
По всем дорогам размечу я
Обломки его черного знамени.
Соединяясь с любимою ханшей его Дара,
Буду целовать ее кроваво-алые щеки,
Буду обнимать породистое белое тело ее,
К румянцу алых ланит
Прижмусь бородою счастливой своей,
Счастьем и долей его завладею!
Эти слова вам не худо запомнить!"
* * *
Тут повели отрока приносить в жертву знамени.
И не нашлось у Монголов умеющего прочитать молитву знамени.
И сказал отрок: Я - жертва Духу, я же и “Господин знамени":
Позвольте же мне самому прочитать молитву.
- Ладно, мальчик. Только читай хорошенько!
- Я-то прочитаю как следует,
Только вы как следует слушайте!
* * *
- О, милосердное Небо-воитель, пей и вкушай!
И да исполнится моленье мое:
Пролив черную кровь Убаши-хун-тайджия,
Пусть Байбагус, государь всеойратский,
Как на подушке, уляжется на его пояснице;
Пусть размечет он по всем дорогам
Обломки его черного знамени;
Пусть заберет он его возлюбленную супругу Дара;
Пусть попирают ногами ойраты
Обломки его черного знамени.
Пусть, опустив свой ало-шелковый чумбур,
Бродит конь его Оргийн-урук-шарал,
И пусть один из ойратских сынов
Поймает его, поддев копьем за поводья.
У Бачи пошли ты ему полный разгром,
В пустыне его опрокинь ты.
У Эмэлийн-олон-долодой
Вырви ты печень и почки его.
У истоков ручьев Хадатуд
Так порази, чтоб завыл он;
Смятеньем и ужасом его порази ты
У вод реки Булукту.
И счастьем и долей его
Пусть завладеет один из ойратских сынов.
Дойдя до горы, опрокинься ты кверху ногами!
Сказал он и дух испустил. [101]
* * *
Пошла молва по всему войску монгольскому:
Сбудутся, нет ли слова вздетого на кол отрока,
А недоброе предвестье тут налицо!
И хоть объяла все войско тревога великая,
Так говорили бойцы:
Чем услыхать нам молву
Про Монгольского Сайн-Убаши-хун-тайджия,
Что бежал он домой с поля битвы,
Двинемся лучше в поход,
Сумеем пройти и гуськом!
Выступало в поход монгольское войско,
Вброд реку Иртыш переходило,
Черными камышами у Эмэлийн-адаг прошло,
Вторглось верховьями Бачи-Гинджили,
Тут и лагерем стали все восемь тем.
* * *
Бахан-Болбосуна, на мухортом коне Соколе,
Посылали в разведку к Дорбон-Ойратам на два дня.
А тот Бахан с тринадцати до тридцати семи лет воевал,
Под стопу врага никогда не попадал.
* * *
Убаши-хун-тайджи тризну правил,
Закалывал он своего туркестанского белого верблюда,
А на того верблюда походный дворец его вьючили.
Созывал он на тризну любимых своих молодцов,
Похвалял он их да любезно их потчевал:
- Уподоблю вас рогам вожака-козла,
Что первым кидается в воду.
Уподоблю вас ушам моего Рыжки,
Что первым на грабеж кидается.
Ведомы вам проклятия злосчастного отрока,
Ведомы и слухи о Хари-Дорбон-Ойратах.
Так не пожалейте же, молодцы, своего поту черного!
Отвечали ему молодцы:
Своему нойону мы покорны:
Когда б ни пролиться ей - кровь одна,
Когда бы ни лечь им - кости одни.
Не изменим мы делу своему
Пред очами нойона любезного!
И с шумом в поход собирались. * * *
Приезжал тут и Бахан-Болбосун,
Привозил он вести об ойратах, [102]
Так о них Хун-тайджию докладывал:
- Словно зубья пилы, или иглы ежа,
Сомкнутым строем в четыре угла
Дорбон-Ойраты живут.
Не то, чтобы я не узнал, что они стерегутся,
Проведав о нашем походе;
Не то, чтобы я не узнал,
Что они и всегда настороже.
Вот каковы мои вести об Ойратах!
Убаши-хун-тайджи изволил сказать:
- Ну, а что б ты сказал на такой план
- Послать нам вперед погромный отряд,
Оставить главные силы в четыре тьмы!
Баха-Болбосун отвечал:
- Если в бою с Дорбон-Ойратами
Мы засветло наутек пойдем,
То еще кое-как ноги унесем,
А как придется убегать впотьмах,
То пропадать нашим головам.
Разгневался на эти слова и сказал Убаши-хун-тайджи:
- В шутку ты это или всерьёз,
Но этаким грубым словом своим
Ты за сердце задел
Любезных моих молодцов!
И повелел он казнить Болбосуна
По примеру давешнего отрока.
Только благодаря своему мухортому Cоколу
Спасся Бахан-Болбосун бегством.
* * *
Ради будущей славы уговорились наступать
Убаши-хун-тайджи Монгольский
Да Сайн-Маджик Урянхайский.
Но когда назначался передовой погромный отряд,
То передовым этим отрядом
Убаши-хун-тайджи послал своих людей.
Разгневался за то Сайн-Маджик Урянхайский,
Разгневался и говорит Убаши-хун-тайджию:
- Много уже раз поступал ты не по правде,
С той поры, как в поход мы выступили.
Но вот этой твоей кривды я снести не могу.
И первая тебе дурная примета пусть будет в том,
Что пытал да лютой смертью казнил ты отрока,
А его ведь “языком" взяли.
А вторая тебе дурная примета в том,
Что обломал ты ножки у своего осьминогого сандалового трона.
А третья тебе дурная примета в том,
Что скормил ты на тризну
Своего белого верблюда туркестанского.
А теперь умыслил утаить от меня вражеский скот:
Ты своих людей назначил в передовой погромный отряд — [103]
Эта четвертая тебе дурная примета.
Жаден, скареден к добыче ты,
Жаден для своих соратников.
Будто про тебя и слово сказано:
“Черный пес до крови жаден".
Я уезжаю домой! И, сказав, уехал
С пятнадцатью тысячами своих молодцов.
А Убаши-хун-тайджи устремился на Дорбон-Ойратов.
* * *
Сайн-Маджик Урянхайский
Посылал двухтысячный конный отряд,
С четырьмя конями на каждого всадника,
Давал наказ Бахан-Болбосуну:
Налетай-ка ты через Боро,
Назад ворочайся через Кэльтэгэй.
Захвати “языка" и пошли Дорбон-Ойратам такую весть:
“Мое кочевье на Хангайском Хара-булуке.
Приходили мы переведаться с вами,
С Хари-Дорбон-Ойратами.
А сейчас мы, в числе четырех тем, домой воротились.
А Убаши-хун-тайджи пошел на вас,
Гуськом продвигается со своим войском.
Сами ведайте, как в этом деле поступить!"
По наказу Маджика Болбосун опередил монголов,
Набрал в добычу верблюдов длинноногих,
А на обратном пути через “языка" весть послал.
* * *
Убаши-хун-тайджиев погромный отряд остановился,
Захватывая в добычу скот и овец.
Тут-то в полном сборе и подоспело ойратское войско.
Убаши-хун-тайджию ни податься назад,
Ни тронуться вперед: на месте зажали.
Трое суток сеча длилась.
И пришлось монгольскому войску туго.
Тут-то Убаши-хун-тайджи
Волоча свое черное знамя,
Бросился было наутек с излюбленными молодцами,
Да выступал один из великой всей рати ойратской,
Выступал ойратский нойон Сайн-Сэрдэнги,
Целил он копьем в Убаши-хун-тайджия
Да такое слово сказывал:
- Ну, нойон! Оделся я теперь от ваших пахнущих мускусом одежд,
Сподобился я теперь от ваших солёных яств.
Да только не прогневайтесь — вот вам в том и голова моя повинная, —
Должен я от имени Хари-Дорбон-Ойратов
Поднести вашей правой почке — копье!
И поразил он тут Убаши-хун-тайджия. [104]
* * *
Смертельно раненный сказал Убаши-хун-тайджи:
- Пустите моего Урук-Шархала:
Пусть отнесет он на родину весть.
Да и вам, молодцы, не вернуться домой.
Друг другу подушкой служа
Падите вы все, как один.
Вспомните доброе имя свое:
Да не пристанет к нему клевета,
Будто спасались вы бегством!
Только успел он это сказать,
Как с правого бока коня опрокинулся.
В окружении войска ойратского
Вся дружина Убаши-хун-тайджия,
Обрезав от седел свои стремена сыромятные,
Билась над прахом нойона
И в сече вся полегла возле него.
* * *
Вот как поразили Монголов Дoрбoн-Ойраты.
То гений-хранитель ойратства
Обернулся семилетним отроком
И воздал Монголам отмщение.
* * *
И было то в год Огня-Свиньи (1587).

Гость

Hehehe, kakie to strannye kompleksy nepolnotsennosti u etih kalmytskih metisov. I chto za krivoi perevod? Luchshe by original hotya by postavili, a schas naverno dokazyvat' nachnut chto eto russkii istochnik 17 veka :lol:

Chto za skazki pro Ja lama? On i blizko nikogda k Kobdo ne podhodil, a tut pryamo jivoi bog :roll: Vobsche ochen somnitelno chto etot russkii diversionist kogda libo s kitaiskim voiskom stalkivalsa, kakih to kirgizov ubival, geroi blin.

Добавлено: 12.05.04, 14:48 +0000

Добавлено: 12.05.04, 14:57 +0000

kstati ya ne ponimau pochemu eti samye halhaso-kitaiskie metisy schitaut sebya naichisteishimi iz mongoloyazychnyh narodov, da eshe i potomkami Chingis-hana,

ya dumau korni vashi blije k han'tsam

Добавлено: 12.05.04, 15:17 +0000

наверно потому что еще не совсем забыли родной язык?

Обсуждаемое