Как я уже писал выше, можно считать заблуждением объяснение указа Елизаветы Петровны о терпимости в отношении буддизма либеральностью российских властей. В этом вопросе, как и вообще в недопущении насильственных крещений в Забайкалье, действия властей были продиктованы не либеральностью, а, скорее, государственным прагматизмом. То же самое заблуждение часто касается и "либерального" периода Екатерины Великой. На первый взгляд, однако, все признаки либерализма в религиозной политике Екатерины наличествуют, но диктовались они все той же прагматикой, государственным рационализмом, который только был возможен в России XVIII века. Екатерина, после своего прихода к власти в 1762 году, была озабочена первоочередной задачей умиротворения масс инородцев и иноверцев, возмущенных правлением Елизаветы со всеми насилиями, сопровождавшими это время. Екатерина формально запретила прозелитическую деятельность православных миссионеров в среде народов, исповедовавших другие религии, и объявила созыв депутатов со всех окраин империи в Уложенную комиссию для выработки нового Свода законов. В совем Наказе депутатам Екатерина произносит немыслимые для российской самодержицы того времени слова: "Гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самые жестоковыйные сердца". В 1773 г. выходит указ "О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных вероисповеданий и до построения по их законам молитвенных домов". Веротерпимость Екатерины была главным образом обращена к наиболее многочисленным и "проблемным" подданным империи: раскольникам и мусульманам. В случае с последними Екатерина пошла на официальное признание ислама и содействие его институализации.

Известно, что Екатерина находилась под большим влиянием французского просвещения и вела интенсивную переписку с европейскими философами. Помимо философов француского Просвещения Екатерина была поклонницей и школы немецких камералистов. Среди высказываний последователей этой школы симптоматично следующее, сделанное Генрихом Готлиб фон Юсти: "Вера, несомненно, принадлежит к числу составляющих, содействующих укреплению государства", но с существенной оговоркой, что религиозный фанатизм "не только способен испортить мораль подданных государства, но и многими другими путями вредить всеобщему благу". Философия камерализма была наиболее близкой духу правления Екатерины, она утверждала, что государственной поддержки достойно любое явление, так или иначе содействующее стабильности и доходам государства, и если религия соответствует этим требованиям, то следует дозволить ее исповедование. В случае с исламом, с резким поворотом не только к толерантному отношению к мусульманам, но и к процессу конструирования исламских религиозных институтов мы видим диктат именно этого тезиса камералистов. Как писал граф Орлов о своем впечатлении после посещения мечети: "Служба их проста и кажется очень богопочтительна, смиренности и внимания во время оной более быть не может". Ислам не только разрешен и поддержан империей в среде народов, уже долгое время исповедовавших его (татар, башкир, крымских татар), но и среди народов, не успевших еще воспринять эту религию в ее полноте, сталкивавшихся с трудностью адаптации ислама в свои сообщества, как в случае с казахами. Тут Екатерина занялась даже продвижением ислама внутрь кочевого казахского общества, что вызывало недоумение и протест в среде многих государственных деятелей. Екатерина был свято убеждена, что для достижения стабильности в обществе необходима религия, даже если она не соответствует государственной. Любая религия, которая способна поддерживать необходимый уровень морали, содействовать исполнению подданными своих функций, если она способна успешно взаимодействовать с имперскими властями и в какой степени легитимизировать их, должна быть к этому подталкиваема и приспосабливаема. Как высказывался известный венский камералист Зонненфельс, "любая религия, которая обещает будущую "награду за праведность и добродетель" и "наказание за грех" заслуживает своего места в государстве (Crews, 41). Таким образом, какждый подданный государства обязан был исповедовать религию, которая была официально признана в качестве таковой. При этом говоря о религии, власти бессознательно приписывали ей те же атрибуты и институты, которые были традиционны для христианства. Если в религии не существовало духовенства как класса, его нужно было создать. Если у религии не успели еще возникнуть стационарные храмы и святилища, нужно было предписать их создание (как в случае с казахами и хори-бурятами), тем более, что власти верили, что будет содействовать их оседливанию. Если у религии не возникло еще иерерхии чинов и централизованной администрации, ее нужно было сформировать. Только через подобную унификацию имперские власти, по их мысли, могли эффективно взаимодействовать с религиозными общинами и контролировать религиозные институты меньшинств. Этим объясняется одобрение инициативы Оренбургского губернатора барона Осипа Игельстрома о создании в 1788 году в Уфе Духовного собрания магометанского закона во главе с муфтием, позднее перенесенного в Оренбург. Собрание и управление во главе с муфтием отвечали теперь за всех мусульман империи, включая северокавказские племена и исключая Крым. Многочисленные толкователи и интерпретаторы шариата (которые в строгом смысле не являлись духовенством) были теперь включены в единый ограниченный реестр штатного мусульманского духовенства (улема).

Создание мусульманских административно-религиозных институтов происходило параллельно (даже немного позднее) с подобными же мероприятяими в отношении буддийской церкви. Но прежде чем перейти к екатерининской позиции в отношении буддизма, следует отметить, что несмотря на либеральный антураж, "просвещенная" политика Екатерины не была действительно либеральной. Государство не имело выбора в вопросе прекращения массовых насильственных крещений, стоя перед прямой угрозой мощного инородческого восстания, которую они так и не сумели до конца нейтрализовать (Пугачевский бунт произошел в период царствования "либеральной" Екатерины). Даже самые консервативные круги православного духовенства понимали и осознавали эту опасность, а потому прекращение прежней стратегии христианизациии произошло еще в правление Елизаветы Петровны. Фискальные методы христианизации также столкнулись с проблемой нехватки государственных средств. В рельности, екатериниское понимание веротерпимости означало не концепцию свободы совести (которую в серьез стали обсуждать только ближе к 1905 году), а лишь отказ от насильственного обращения в государеву веру из рациональных причин. Империя полуинстинктивно отказалась от процесса саморазрушения, она признала, что отныне подданые империи не могут наказываться только по факту исповедования своей традиционной религии. Но на деле разрешенные религии ставились в условия жесткого контроля и ограничений. Государство оставляло право за православными миссионерами дискредитировать иные исповедания и тем самым способствовать христианизации. Законы не предусматривали наказание для попов за оскорбление иных вер, тогда как оскорбение православия счиатлось тяжелым преступлением. Насильственные крещения происходили и во времена Екатерины в тех случаях, когда местные миссионеры были уверены в своей безнаказанности, и государство всегда санкционировало такого рода акции, или, по крайней мере, смотрело на них сквозь пальцы. И, наконец, официально признав легитимность других вероисповеданий на территории империи, государство никогда не декларировало своего отказа от конечной цели - оправославливания. Более того, представителям других конфессий по-прежнему строжайше запрещалось выносить свою проповедь за пределы своей этно-конфессиональной группы, которая была предначертана государством. Следует понимать, что "веротерпимость" Екатерины является не более чем тактическим приемом, а не долговременной стратегией, и тем более никак не искренним принципом.