Поттер ворвался к нему в лабораторию без стука, в ярости. Палочка в руке. Форменный галстук сбился на сторону. Глаза бешеные.

Он же отмерял ингридиент для зелья. Тончайшие серебряные весы. Две маленькие чашечки, подвешенные на балансир. В руке пинцет, которым он берет миниатюрные гирьки весом в одну сотую грамма. Доли секунды, потраченные на то, чтобы аккуратно вернуть на место инструменты, не дали ему возможности объясниться или правильно среагировать.

- Это были вы! Вы донесли Волан-де-Морту о пророчестве! Вы убили моих маму и папу!

И совсем уж нелепо и не к месту…

- Сэр!

Первая вспышка зеленого брызгами разнесла лабораторную посуду по всей комнате. Он успел увернуться.

- Экспелиармус.

Палочка Поттера у него в руке. Но проклятый мальчишка совершенно не способен соображать. Профессору уже много лет как не приходилось драться на кулаках. Удержать на расстоянии от себя нацеленный вихрь рук и ног он оказался не способен. Поттер опрокинул его на пол и железной хваткой вцепился в горло.

- Не-на-ви-жу…

Каждый слог впечатывается ему в шею тисками удушающего давления. Аффект придает Поттеру силу, которой просто не должно быть в тощем шестнадцатилетнем подростке. Ему нечем дышать. Он не может скинуть с себя оседлавшего его мальчишку. Руки беспомощно отталкивают, пытаются разомкнуть жесткие, смертоносные клещи. «Сделай что-нибудь неожиданное, иначе тебе конец!» - говорит внутренний голос. Он мог бы притянуть к себе его голову и, ударив лбом, сломать мальчику нос. Мог бы укусить его. Он мог бы… Вместо этого он смотрит в такие знакомые, такие любимые глаза. Судорога удушья выгибает его тело дугой. Он хватает мальчишку за затылок, наклоняет его или, может, приподнимается сам – на это уходят последние силы – и целует, размазывая обильно текущую изо рта слюну по губам Поттера.

В следующее мгновение он свободен. Он хрипит, кашляет, корчится на обильно усеянном осколками полу даже не ощущая мелких порезов и ран. Ошарашенный Поттер подолом мантии яростно трет губы.

- Зачем вы это сделали? – неожиданно справшивает мальчишка. И через секунду. – Я все равно вас убью!

- Не сегодня, - удается выдавить ему.

- Не сегодня, - соглашается Поттер и, пятясь, задом убирается из его владений.

Он тоже стирает ладонью с губ след поцелуя и думает: «Почему?»

***

Дамблдор приказал. Не будь его прямого приказа, вряд ли они с Поттером когда оказались в одной связке. Он не знает, что старик сказал мальчишке. Что бы это ни было – оно подействовало. По крайней мере, Поттер больше не выказывает ему явного недоверия. Как ни странно, вместе им теперь безопасней, чем порознь.

Идет война. Они делят на двоих одну палатку. Ежедневно аппарируют, скитаясь по всему Уэльсу. Оба – цель номер один для Темного Лорда. Раньше он был уверен, что заполучить Поттера – главная задача Волан-де-Морта. После того, как было обнаружено его собственное предательство, он больше ни в чем не уверен. За его голову назначена такая награда, что по следу бросились ищейки со всего мира.

Накануне они угодили в засаду. Попались на глаза сове-шпиону и вовремя не заметили этого. Поттеру исполосовали всю спину. У профессора нет необходимых ингридиентов для зелья. Приходится обходиться тем, что есть. Мальчишка неохотно позволяет ему накладывать на себя примочки из подорожника и тысячелистника. Они не помогают. Раны воспалились. Поттера лихорадит. Постоянный голод вкупе с необходимостью ежедневной смены локаций сами по себе отнимают достаточно сил. На то, чтобы бороться с болезнью, их не остается. Он с тревогой думает о том, что завтра снова нужно будет менять местоположение. А Поттер, если дело пойдет так и дальше, скоро будет нетранспортабелен.

С миской отвара в руках он идет к мальчишке. Поттер свернулся в комочек внутри спального мешка. Синтетическая ткань мелко подрагивает – мальчишку колотит дрожь. Он ставит посудину на пол и пытается расстегнуть молнию на мешке, но натыкается на неожиданный отпор.

- Не надо. Ничего не надо, - бормочет Поттер. Жар ощущается даже через несколько слоев ткани.

- Не будьте идиотом, Поттер! – срывается он. – Если вас не лечить, вы умрете!

- Ну и пусть! – шепчут обметанные губы.

Он со злостью встряхивает безвольную куклу в тугом коконе.

- Там умирают ваши друзья. За вас! Ради вас! С верой в то, что однажды вы пойдете и сделаете то, что должны! Я тут вожусь с вами вместо того чтобы…

Ему не хватает слов.

- Я не просил… - начинает Поттер, но, почувствовав, что его почти извлекли из мешка истерично взвизгивает. - Не трогайте меня!

Ему хватает недолгого провала в изумрудную зелень, чтобы понять в чем дело.

- Убирайтесь из моей головы! – в глазах у Поттера плещется страх. Неловкими трясущимися пальцами мальчишка снова и снова пытается застегнуть молнию, словно это может спасти его от насилия.

У него у самого задрожали руки. От неожиданности. Нерационально вспыхнувшей обиды. От полной необоснованности мыслей Поттера. Это как пощечина. Он получил в своей жизни достаточно ударов, но всегда знал, за что. И был виновен. В подавляющем большинстве случаев.

- За кого вы меня принимаете? – растерянно спрашивает он. – Вы полагаете, я могу воспользоваться вашей слабостью, чтобы…
Голос у него соскальзывает и впервые с безусого юношества дает петуха. Затем, уже спокойней, он произносит:
- Вы идиот, Поттер! Я всегда это знал.

Почему он пустился в объяснения вместо того, чтобы просто уйти? Почему сказал как есть, обнажив истину именно перед Поттером? Ему всегда казалось, что он уйдет и унесет свои постыдные тайны в могилу. Почему сейчас? Почему Поттер?

- Я – не то, что вы думаете, Поттер. И к мужчинам меня тянет не больше, чем вас. Я любил вашу мать. Если бы все сложилось немного иначе, вы бы вообще не появились на свет. А вас… Вас я не люблю и уж, тем более, не вожделею. Я ненавижу в вас все, что напоминает мне вашего отца. И вообще, в создавшихся условиях думать о сексе может только такой озабоченный идиот, как вы! Сейчас же выметайтесь из мешка и дайте мне сменить примочки!

Чуть позже, накладывая вымоченные в отваре куски ткани на горящую огнем кожу и заворачивая мальчишку в полиэтилен, он уже жалеет о своей вспышке.

- Проговоритесь кому-нибудь, Поттер, - убью! – предупреждает он.

- Я первым это сказал… Дались мне ваши тайны… - бормочет Поттер и уже угасающим, плывущим в лихорадочном бреду шепотом просит. – Расскажите мне о ней, пожалуйста… Сэр…

Сначала неохотно, со скрипом, но потом все вольготнее… Шлюзы памяти открываются. Лес полон неясных шорохов. Ветер хлопает неплотно закрытым клапаном у входа. Мужской голос хрипло звучит в ночи. Мальчик спит.

***

Как же он меня достал! Сейчас мы в горах. И аппарируем уже третий раз за сутки только потому, что ему чего-то там показалось. Вы знаете, как трудно аппарировать в горах? Ты видишь на горизонте точку, в которую тебе нужно попасть, но никогда не можешь быть уверен до конца, что под ногами в месте приземления окажется более или менее ровная поверхность. Представив себе балансирующего на краю скалы Снейпа, не могу удержаться от ржача.

Он оборачивается и ядовито интересуется:
- Увидели что-то смешное, Поттер? Может, поделитесь впечатлениями?
А еще позже оказывается, что ему правильно казалось…

***

Там должен был быть я! Он закрыл меня собой, поймав летевшее в МЕНЯ заклинание. И успел убить обоих преследователей прежде, чем сорвался в пропасть. Спуск вниз отнимает вечность. И все время, пока я, как большой муравей, ползу по скале вниз, я зову его охрипшим от слез голосом. И мне плевать, если меня услышат они.

- Не орите так, Поттер! – шепот так тих, что я бы не расслышал, если б не прислушивался специально.

Снейп в стороне от меня, на небольшом выступе. Под нами еще ярды и ярды скалы. Я плачу от облегчения, что он жив. Потому что ежу понятно, что пролети он все расстояние до низа, ему б не выжить. Когда же я добираюсь до него, даже такому идиоту, как я, становится ясно, что он все равно не жилец. Я с ужасом смотрю на осколок кости под прямым углом к небу торчащий из ноги. На камни – бог ты мой, какие они даже с виду острые – розовые, от его крови. У него, наверное, переломаны все ребра и позвоночник. Мне приходится наклониться к нему, чтобы расслышать то, что он хочет мне сказать.

- Немедленно аппарируйте отсюда, Поттер! Они скоро будут тут. – Когда он говорит, на губах у него пузырится розовая пена, и я зачарованно смотрю на нее. – Уходите. И простите меня. За все.

Это конец. И он тоже знает, что это конец. Почему же вместо того, чтобы поступить так, как поступил бы любой разумный человек на моем месте, я киваю ему в ответ на извинения и остаюсь рядом? Ждать конца. Того или иного.
У него нет сил на то, чтобы ругаться или прогонять меня. После долгой паузы, когда я прислушиваюсь к звуку его дыхания – вот сейчас оно прервется... вот сейчас... и зажимаю себе ладонями рот, чтобы не мешать ему умирать своим плачем, он говорит:

- Ненавижу Гриффиндор!

- В-з-з-аимно, сэр! – отвечаю ему я.

Постепенно я перестаю плакать и начинаю соображать, что же я могу сделать для него. Он потерял уйму крови. У него переломаны все кости. И он все еще жив. И даже в сознании. Хотя лучше для него было бы, если б без. Пока я неумело трансфигурировал камни под ним в ровную поверхность, он искусал себе губы в кровь. Когда, трансфигурировав из того же камня две дощечки, я пытаюсь подступиться к его ноге, он просит меня. Я никогда не слышал у него такого голоса. Он именно просит. Не требует, не приказывает, не проклинает, а жалобно просит:

- Поттер, просто дайте мне сдохнуть. Пожалуйста.

Я с силой дергаю за ногу сводя вместе осколки кости и рыдаю уже в голос, потому что он кричит. Он так страшно кричит. И все равно не теряет сознание. Он говорит. На выдохе боли. Говорит скороговоркой, чуть слышно. Частит, но я все равно отчетливо разбираю каждое слово:

- Скиньте меня в пропасть. Или заавадьте. Поттер, вы же сами этого хотели... Я вас умоляю...

Я не понимаю, зачем я так мучаю умирающего человека. Все равно ведь все делаю неправильно! Вижу сквозь мутную пелену. Из-за слез. И из-за того, что не могу одеть очки. Пытаюсь применить те немногие лечебные заклинания, которые умею применять. Я уже ничего не понимаю. Знаю лишь, что до боли не хочу его смерти. Что буду бороться до последнего.

В какой-то момент я понимаю, что реву не только я. Он тоже плачет. От страшной боли. Совершенно беззвучно. И тогда ломаюсь я. Я больше не могу продолжать это издевательство над ним. Но и убить тоже не могу. Сажусь на край уступа и жду его смерти.

Наступает ночь. Самая страшная ночь в моей жизни. И совсем не потому, что люди Волан-де-Морта искали нас как сверху, так и снизу. Наш выступ они не увидели. Когда взошли первые лучи солнца, Снейп был еще жив.

***

На третий день я выбил в скале отверстие, создав небольшую пещерку. Мне еще хватило ума не скидывать осколки породы вниз, выдавая таким образом наше местоположение. Я левитировал Снейпа на узенькую лежанку, которую умудрился соорудить из скальной породы, одинокой сосны, ради которой мне пришлось залезть почти на самую вершину, и моего спального мешка. Почему-то мне показалось кощунством рвать на куски мешок Снейпа. Поэтому теперь я сам спал в нем, вдыхая кислый запах пота, которым пропитался его спальник. И впервые мне не казалось неприятным нечто, связанное с ним.

Профессор был без сознания и, непохоже было, что он собирается в ближайшее время в него приходить. Я был не против, потому что помочь ему реально ничем не мог, а смотреть, как он мучается от боли – мне хватило! Иногда я вспоминал, как мечтал когда-то увидеть, как он корчится в муках, и мне становилось так страшно и так стыдно, что я уходил что-нибудь поделать. А делать всегда было что.

Я ловил змей и варил из них бульон. Иногда удавалось попасть ступефаем в птицу. Но они редко подлетали на расстояние удара. Собирал ягоды и варил для него морсы. Правда, мне редко удавалось влить в него хоть что-нибудь. Но иногда получалось. Экспериментировал с растениями и зельями, кляня собственную тупость. Он был прав! Я – идиот. Моим учителем был лучший зельевар Англии, а я до сих пор не в состоянии сварить простейшее жаропонижающее зелье. Если б я знал хотя бы маггловскую химию, я б трансфигурировал аспирин. А так... Я был совершенно бесполезен.

Каждый вечер я мысленно обращался к Дамблдору и умолял его найти нас. Неужели он не чувствует, что с нами произошло несчастье? Я знал, что Снейп каким-то образом держал связь с ним, но я не знал каким. И спросить тогда я тоже не мог. Вы же знаете Снейпа. Он бы все равно не ответил. Просто назло.
Одно хорошо. Позвоночник у профессора, по-видимому, все же остался цел. Ноги двигались. Когда он шевелил сломанной, то стонал. А еще через неделю он заговорил...

От нас обоих уже воняло и я решил устроить нам банный день. Сходил и помылся всласть у ручья, а потом притащил оттуда воды в достаточной степени, чтобы обтереть его и побрить. Было немного неловко видеть своего профессора голым, но я сказал себе – что я, голых мужиков не видел что ли? – и умудрился вполне профессионально помыть его. Даже голову ему помыл. Потом снова обмазал его самодельными растворами, от которых я и сам не знал чего было больше – вреда или пользы.

Он открыл глаза, когда я брил его. Я так испугался, что чуть не перерезал ему глотку. Долго смотрел на меня, а у меня от неожиданности язык отнялся. Потом он вздохнул, поднял руку – ура! хоть в чем-то я оказался прав! Ребра с правой стороны действительно целы – и как-то непривычно робко прикоснулся к моему лицу. Я брил его горячей водой. Очки запотевали. Пришлось снять. Без очков я чувствовал себя совершенно беззащитным. Он погладил меня по щеке, очертил большим пальцем дуги бровей, скулы, провел по губам. К мужчине так не прикасаются! Но я был так ошарашен, что совершенно ничего не мог предпринять. Так и сидел – с бритвой в одной руке и тазиком с горячей водой – в другой.

- Это действительно ты? – спросил он меня. И столько было у него в голосе тоски, что даже до тупого меня дошло. И что я должен был сделать? Сказать – «Нет, это не я?»

- Да, это я, - ответил я. – Не шевелись. Я тебя добрею.

Вот так я и перешел с ним на «ты». Потом я привык, но сначала было непривычно.

- Только не уходи, Лили, - попросил он меня.

И куда ж я мог деться с подводной-то лодки, спрашивается?!

***

Иногда он приходил в себя в достаточной мере, чтобы узнать во мне Поттера. Но чаще принимал меня за мою мать. Ему постоянно было так больно, а я чувствовал себя таким виноватым из-за того, что не могу сварить ему простейшее обезболевающее, что часами сидел, или, устав сидеть, лежал рядом с ним. Держал его за руку, как он просил, и слушал, слушал, слушал... С ужасом сознавая, что когда он придет в себя, он меня убьет! Или действительно превратит в идиота, стерев мне всю память. Совсем. Такие вещи говорят только очень близким людям, а чаще – не говорят вообще.

- Знаешь, милая, я ведь так и не смог. Ни с кем. Стал полным эмоциональным импотентом. Любовь рождается где-то здесь, - он касается кончиками пальцев моей груди и я вздрагиваю. Вот сейчас, сейчас он догадается. Но он снова берет меня за руку, целует мне ладонь и возвращает наши сплетенные пальцы обратно на постель. Когда он в первый раз поцеловал мне руку, я чуть не выдернул ее у него. Потом привык и уже не дергаюсь. – И лишь потом она ударяет в голову и в пах. А у меня она навсегда застряла в сердце. Только ты. Всегда.

Потом он засыпает, а я лежу рядом с ним и не могу уснуть. Мне его так жалко! Он многое мне рассказал. О своем детстве, о мародерах, о нашей с ним дружбе... Боже ж ты боже мой... Мы с ним, похоже, даже не целовались ни разу. Я думаю, каково это – ему ж уже, под сорок, поди, – дожить до такой глубокой старости и даже ни с кем ни разу не поцеловаться, не говоря уж о большем. Даже у Хагрида с Олимпией что-то было! Даже я целовался с Джинни и Чжоу... А у него никого никогда не было...

Есть только одна тема, на которую он не хочет говорить. Темный Лорд и то, что он делает для него. Но я же наглый. Я прусь напролом, не думая о том, что я делаю... Лучше б я ничего не знал! Когда мне удается, наконец, вытащить из него правду, я шокирован. Мне почему-то казалось, что то, что он делает для Ордена – это просто шпионаж. Посидел, послушал, потом пришел и доложил. Я не задумывался, или не давал себе труда задуматься... А ему приходилось не просто наблюдать за убийствами, разными садистскими издевательствами над людьми, но и принимать в них участие иногда.

- Я чувствую себя такой поганью рядом с тобой, дорогая, - говорит он. – Не стоило мне все это на тебя вываливать. Прости. Прости меня.

У него дрожит голос. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на него. Он плачет. Беззвучно. У него такой беззащитный, беспомощный вид, что от жалости к нему во мне что-то переклинивает. Я не могу. Просто не могу больше так! Не помню, что я ему шептал на ухо. Что-то шептал прерывающимся от слез голосом. Я все гладил и гладил его по голове. Как маленького. И не понимал, почему раньше мне казался неприятным его запах, или прикосновение... или поцелуй. Я честно старался помнить о том, что у него сломана нога и перебита половина ребер, но получалось плохо. Потому что в какой-то момент соображалку отключило начисто. Целоваться он не умел. Совсем. Когда же он потянулся, чтобы дотронуться рукой до моей груди, я не дал ему сделать это. Боялся того, что он может обнаружить.

- Прости. Я не хотел обидеть тебя, - прошептал он. – Я больше не буду. Только не уходи.

И я не ушел. Даже когда он прерывающимся, задохнувшимся от поцелуев шепотом попросил:

- Не надо. Я сейчас кончу.

Я все равно никуда не ушел.

***

Я – извращенец. Полный псих, идиот и извращенец. Без малейшего чувства самосохранения. Я говорю это себе ежедневно. И каждую ночь провожу рядом с ним. Иногда он приходит в себя. Я понимаю это по его взгляду. Он никогда не смотрит на меня так пусто. Всегда с любовью. Я знаю, кого он видит перед собой по выражению его лица. Мне кажется, что он не хочет просыпаться из своего сна. И я тоже этого не хочу.

Снова и снова он просит у меня прощения. И я прощаю. Теперь, когда я знаю все, я действительно его простил. И мама, мне кажется, тоже простила бы...

Как он говорил? «Любовь рождается где-то в сердце...» Что за гребаный мир! В нем никогда и ничего не бывает правильно. И где-то там, наверху, сидит Бог, который над всеми нами издевается, вываливая грехи родителей на плечи детей. Извращенная божественная справедливость...

Я влюбился по самые уши в своего сволочного профессора зельеварения Северуса Снейпа.

***

Пробуждение было кошмаром. Худшим из всех возможных. Только что со мной рядом была Лили, а потом я осознал, что это Поттер. Как-то сразу и вдруг. Что всегда это был только Поттер. Не знаю, почему я не убил его сразу. Палочки под рукой не было. А в простой драке я не силен.

Никогда еще мне не приходилось переживать такого унижения. Рядом с огромностью этого меркло все, что могли и творили со мной мародеры и Лорд вместе взятые.

Несколько дней я напрочь игнорировал мальчишку просто потому, что не знал, что мне теперь делать. Новый Поттер, со взглядом побитой собаки и манерой поведения, как у испуганного кролика, вызывал во мне лишь чувство гадливого презрения. К тому же, болело все. В моем жалком теле не осталось ни одного здорового кусочка. Настроение было хуже некуда. Когда Поттер в очередной раз вспыхнул, всего лишь дотронувшись до меня рукой – есть самостоятельно я еще не мог, - терпение мое лопнуло:

- Не желаете ли отсосать мне, Поттер?! В конце концов, вы уже делали это, не так ли? Хорошее обезболевающее... Если уж у меня не получилось за семь лет учебы научить вас варить приличное обезболивающее, может, хоть отсасывать прилично научу?

Вместо того, чтобы огрызнуться в ответ, или послать меня, что было более чем вероятно, он поднял на меня взгляд. Губы его дрожали. И глаза, ничем не замутненные, ясные глаза Лили. В них плескалась любовь (что за ирония судьбы! как я мечтал когда-то, чтобы эти глаза смотрели на меня так... с такой любовью) и озером непролитых слез застывала обида. Комок встал у меня в горле. Я ничего больше не сказал и не сделал.

А вечером прилетел Фоукс – и все кончилось...

***

Он видит Гарри Поттера в первый раз за полтора года. Юноша возмужал и ничем уже не напоминает того мальчишку, с которым он скитался по просторам Уэльса.

- Сэр?! – осторожно спрашивает его Гарри. А он не знает, зачем он пришел. Точнее знает, но не только поэтому. Почему он сюда пришел?

Завтра состоится финальная битва между Волан-де-Мортом и Гарри Поттером. «И ни один не сможет жить, пока жив другой...» Кажется так, если он ничего не упустил. И уже завтра может быть поздно. Уже ничего нельзя будет изменить. Ничего не будет. Ни Гарри, ни его. Потому что – к черту слизеринское благоразумие! шляпа действительно порой чересчур торопится распределять – он уйдет вслед за ним. Попытается сделать то, чему научился в совершенстве за долгие годы практики – и погибнет. Если пророчество верно и Темного Лорда действительно не сможет убить никто кроме Гарри Поттера. Но лучше уж так, чем снова потерять и остаться хранить бесславную память на долгие годы.

- Здесь сильный яд, - говорит он, протягивая капсулу Гарри. – Специальная игла активируется, если ты мысленно, очень отчетливо произнесешь особую фразу.

Он убеждается, что Гарри ее запомнил. Лично прикалывает ему иглу за ухом. И слышит, едва ощутимо чувствует, как дыхание Гарри сбивается от одного его прикосновения. Он застывает не в силах, ни сдвинуться с места и уйти, ни остаться и сделать хоть что-нибудь. Его выручает Гарри. Жертвенный мальчик с его безрассудной гриффиндорской смелостью.

- Сэр, можно я вас поцелую? – спрашивает Гарри.

Ноги его больше не держат. Но это хорошо, потому что сзади стена, а спереди Гарри. И Гарри его удержит, чего бы это ему ни стоило. Он вглядывается в любимые глаза. Сколько же лет уже он их любит? Всю его жизнь. И лишь теперь это взаимно. Он видит в них тот свет, который мечтал увидеть всю свою сознательную жизнь. Он знает, что любим, и больше ему уже ничего не надо.

- Можно, - шепчет он и закрывает глаза.

Fin